Бал на Боровой, или Грибной вальс в стиле Гоголя
На той престранной улице, что зовётся Боровой, где дома кривятся, будто старухины зубы, а фонари мигают, словно пьяные светляки, случилось происшествие изрядное. Было это в ночь, когда луна, круглая, как медный пятак у кабацкого завсегдатая, застряла меж двух труб, не зная, куда ей падать.
Первым очнулся фонарь, коего звали Лукич Слепоручьев. Вид имел он самый непотребный: стекло мутное, будто глаза пьяницы, да и светился он как-то нехотя, словно должник перед заимодавцем. Кашлянул он трижды (а кашлял он всегда, когда хотел внимание обратить) и возвестил:
“Эхма! Нынче ночью будет диво дивное, коего свет не видывал!”
И точно – зашевелилась улица, будто желудок после плохой водки:
1. Из щелей меж плит повылезали грибы боровики в кафтанах из мха, переругиваясь на языке, коему позавидовал бы сам черт;
2. С чердаков спустились домовые-пьянчуги с лицами, похожими на перезревшие сливы;
3. У лавки “Спирты да деготь” собрались тени былых гуляк, пуская пузыри в лужах;
4. А из канализации выполз сам хозяин улицы – боровик-староста Тарас Григорьевич, весь в паутине да в пыли вековой.
“Что за сборище нечистое?” – гаркнул Тарас Григорьевич, поправляя шляпу из поганки. – “В Москве, слышь, даже грибы культурнее – в оперу ходят!”
Тут домовой Федот Пробкин, известный пьяница и философ, выкатился из-под скамьи и возопил:
“А у нас в Питере грибы не просто растут – они мыслить умеют! Вот хоть я… то есть они…”
Спор бы затянулся до второго пришествия, но тут фонарь Лукич, кряхтя и скрипя, слез со своего столба (чего отродясь не делал) и гаркнул:
“Молчать! Танцевать будем! Кто лучше спляшет, тот и прав!”
Заиграла музыка – то ли скрипка, то ли ветер в водосточной трубе. И пошло-поехало:
Боровики пустились в пляс, подбрасывая шляпки, будто блины на масленицу. Домовые выделывали такие коленца, что у прохожих (которых, разумеется, не было) голова кругом шла. А тени бывших гуляк пустились вприсядку, поднимая тучи вековой пыли.
Но самое дивное было впереди. Когда часы на ближайшей колокольне (которой не существовало) пробили полночь, явился сам Хозяин Болот – существо мохнатое, с глазами, как два черных пятака. И пустился он в таком плясе, что:
1. Лужи закипели, будто самовары;
2. Крыши домов закачались, будто пьяные;
3. Даже воздух загустел, словно кисель.
“Браво!” – закричал фонарь Лукич и… погас от восторга.
Наутро жители Боровой улицы (те, что еще оставались в здравом уме) обнаружили:
1. Все грибы на улице стояли парами, будто после бала;
2. Фонарь Лукич висел вверх тормашками;
3. А на стене кабака “Утопленник” появилась надпись: “Танцы каждую среду. Грибам скидка”.
С тех пор, говорят, если встать на Боровой улице в полночь и трижды чихнуть, можно услышать, как старый боровик Тарас Григорьевич ворчит: “Опять эти танцы! Когда же я поспать успею?”
А фонарь Лукич с тех пор мигает особенно капризно – два раза гаснет, три раза вспыхивает, будто говорит: “Видел-видел, да лучше б не видел!”
Эпилог для особо любопытных:
Местные старушки (которых осталось ровно три с половиной) утверждают, что в ночь на Ивана Купалу можно увидеть, как:
– Грибы выстраиваются в хоровод;
– Домовые устраивают конкурс на лучшую пьяную рожу;
– А сам фонарь Лукич ненадолго становится трезвым и начинает читать лекции о вреде пьянства.
Но это, разумеется, чистейшей воды вымысел. Или нет?
